XV. КРУШЕНИЕ СТАРОГО РЕЖИМА

Пeтр Бицилли

web | У истоков русской общественной мысли

Так создалась духовная атмосфера¹, насыщенная электричеством. Ожидание "бури", уверенность, что она разразится в скором времени, были всеобщими. Все общественные группы так или иначе готовились к революции. Мы уже видели, что это повлекло за собой опыты создания политических партий - "Союз oсвобождения", "Союз борьбы за освобождение рабочего класса"; в 1901 г. народовольческая фракция объединилась в партию социалистов-революционеров. Но эти первые опыты были еще недостаточными. Все эти организации были основаны на федеративных началах; им недоставало главного условия, необходимого для того, чтобы приступить к решительному действию - партийной дисциплины. Первым, осознавшим это, был Ленин. По его инициативе состоялся в 1907 г. в Брюсселе съезд представителей социал-демократических фракций (затем, по требованию бельгийских властей переместившийся в Лондон). Ленин требовал выработки общей программы образования органа центральной партийной власти, обязательного подчинения ей в том, что касается тактики. Против этого выступил Плеханов. Предложение Ленина было принято большинством (отсюда термин "большевики"). Плехановцы ("меньшевики") отказались присоединиться к мнению большинства. Так образовались две социал-демократические партии: "большевистская" и "меньшевистская". Общество становилось силой, с которой правительству было все труднее бороться. С "нелегальными" оно продолжало справляться обычными способами, но что оно могло делать с земцами, которые вели с ним борьбу вполне легально, отстаивая права своих органов, санкционированные законами, между тем как административные власти то и дело нарушали эти же самые законы? Еще в конце 90-х годов Витте представил царю свою записку (составленную по его указанию одним его чиновником), в которой доказывал, что самодержавие и земская автономия несовместимы: органы мирского самоуправления не могут выполнять своих функций, если они лишены права изъявлять совместно свои мнения о связанных с этим вопросах законодательства. Иными словами - или привлечение представителей земств к участию в законодательстве, т.е. отказ от самодержавия, или - упразднение земств. Список этого доклада как-то попал в руки П. Б. Струве и был им издан в 1901 г. за границей под заглавием Самодержавие и земство. Трудно сказать, чего собственно хотел Витте: внушить ли царю необходимость расширения прав земств, или их ликвидации. Во всяком случае и в обществе, и в правительственных кругах записка Витте была понята как направленная против земства, что, естественно, только содействовало росту противоправительственных настроений в земских кругах.

Бессилие правительства обусловливалось его полной отчужденностью от общества, ставшего теперь - чего сам царь не видел - реальной силой, а также еще и тем, что, строго говоря, правительства, как целостной величины, не было. Не говоря уже об аппарате тайной полиции, действовавшем по своему усмотрению; недоставало того, что в странах, где в силе парламентарный режим, укрепляет власть: совета министров, руководимого премьер-министром. Были только отдельные министры, подчиненные непосредственно царю, причем к тому же они непрерывно интриговали один против другого. Это привело к парадоксальной ситуации в пору, когда возник конфликт между Россией и Японией, а в конечном итоге - к русско-японской войне, отразившейся на внутреннем положении России приблизительно так же, как Крымская война. Этот конфликт, вызванный, как известно, домогательствами двух аферистов - Безобразова и Вонлярлярского - насчет концессий в Корее, мог бы быть улажен дипломатическим путем. Как раз Витте, министр финансов, много содействовавший развитию России по пути капитализма и империализма, был против войны. Также и военный министр ген. Куропаткин. В пользу войны высказался министр внутренних дел - Плеве, уже потому, что он интриговал против Витте, а также еще и потому, что, по его мнению, война эта отвлечет умы от внутренне политических вопросов и подымет престиж власти: кроме Витте и Куропаткина, хорошо знавшего о неподготовленности России в военном отношении, почти никто не сомневался, что война эта будет легко выиграна Россией. Тем сильнее было душевное потрясение, которое вызвали вести о поражениях, нанесенных русской армии и флоту на Дальнем Востоке, причем, в отличие от Крымской войны, эта война, веденная в областях, о которых средний человек не имел никакого понятия и которая для сознательных людей была не "отечественной" войной, а агрессивной, империалистической, не вызвала ни малейшего подъема патриотических настроений, напротив - скорее настроения "пораженчества": она переживалась как поражение не России, а власти, создала убеждение, что ожидавшаяся в течение стольких лет революция уже наступила. Убийство Плеве, назначение на его место Святополка-Мирского, предпринявшего первые шаги для примирения правительства с обществом, только подкрепили это убеждение.

Я считаю излишним подробное изложение событий, относящихся ко времени первой революции и период между нее и второй революцией, так как они хорошо известны и были предметом целого ряда исследований. Я попытаюсь только дать характеристику сложившейся за это время духовной атмосферы и тем самым подыскать окончательный ответ на вопрос, которому посвящена вся настоящая работа, - о генезисе самой радикальной за всю историю европейского мира революции, выявить индивидуальные черты русского исторического развития вообще, а в частности, в период окончательной подготовки последней революции, пользуясь необходимым для этого методом сравнения. Очевидна аналогия состояния Франции приблизительно после созыва Собрания нотаблей и до бегства в Варени и образования Национального конвента и России после составления "булыгинской конституции" и до революции 17 октября 1917 года - с той, однако, разницей, что этот период тянулся во Франции сравнительно короткое время, а в России - около тринадцати лет. Здесь требуются некоторые пояснения. Принято говорить о Великой французской революции, подразумевая под этим период от 1789 г. до 1799, тогда как в России за указанный период насчитываются две революции. Напомню, впрочем, слова Олара, что он никогда не видал "дамы, зовущейся Революцией". Прав, конечно, был Олар, если иметь в виду столько "революций", т.е. переворотов, замены одних режимов другими за все время "Французской революции". Но если под "революцией" разуметь нарушение равновесия общественно-политических сил, а тем самым брожение умов, состояние беспокойства, тревоги, восторга у одних и ужаса у других от убеждения, что "все возможно", то нельзя отрицать, что можно говорить о "Великой русской революции 1904-1917 гг." так же, как и о "Великой французской". Разительны к тому же некоторые совпадения - та же самая роль, выполнявшаяся Марией-Антуанеттой и приписывавшаяся последней русской царице, та же самая "страусова политика", какой придерживались и Людовик XVI, и Николай II. Но, повторяю, аналогия не есть тождество. Различие между обеими революциями уже в том, что русская тянулась гораздо дольше французской, почемy в России в силу действия, так сказать, закона инерции, напряженность духовной атмосферы возросла еще в большей степени, чем во Франции, что было обусловлено еще одним: в сущности, после знаменитого выпада Мирабо 20 июня 1789 г. - "Скажите пославшему вас, что мы здесь собрались по воле народа...", и после клятвы в Jeu de paume во Франции в том по крайней мере, что относится к области внутренней политики, было только одно правительство Национального собрания, тогда как в России шла длительная, непрерывная борьба между царским правительством и Государственной Думой, которая фактически не признавалась царской властью как один из органов правительства. Во Франции Генеральные штаты обратили сами себя в Учредительное собрание. Государственная Дума также стремилась к тому, чтобы добиться этого, пользуясь своим, пусть и ограниченным, правом законодательной инициативы, делая попытки поднять вопрос об уточнении и переработке "основных законов". Как же реагировало на это царское правительство? Об этом свидетельствует один пример, представляющий собой случай, так сказать, повторения в окарикатуренном виде ситуации Франции в первые недели периода Национального собрания. То, что Генеральные штаты неминуемо должны были стать Учредительным собранием, явствовало из едва ли не всех наказов третьего сословия, а также и из целого ряда наказов дворянства. Однако Неккер пытался заставить Национальное собрание заняться в первую очередь вопросом, для которого оно было созвано - бюджетным, налоговым, и который, действительно, был после конституционного вопроса самым значительным, как для правительства, так и для общества. Одним же из первых вопросов, внесенных правительством на рассмотрение Государственной Думой, было - внесение в бюджет Дерптского университета средств для заведения в нем прачечной. Мало того, между тем как Государственная Дума стремилась присвоить себе функции Учредительного собрания, правительство подвергало фактическому ограничению даже и те ее права, какие были присвоены ей конституционным актом 17-го октября, прибегая к той же тактике, которой пробовал придерживаться Карл X и которая послужила толчком к июльской революции, - издания "временных правил" в промежутках можду одной и другой Думой, изменения избирательного закона без предварительного внесения проекта его в Думу и проведения выборов в новую Думу на основании этого нового закона. Вообще, и после опубликования "основных законов", и после созыва Думы, царь и его окружение, подвластные рутине, были неспособны отрешиться от "патриархальных" способов управления, тех, что в их глазах были неразрывно связаны с принципами "самодержавия". Удерживая в своих руках власть, глядя на Думу как на всего лишь "законосовещательное" собрание, дворцовое правительство пользовалось ею, игнорируя те принципы, которые лежат в основе всякого конституционного режима: законности, неприкосновенности личности. По-прежнему отдельные области находились на положении "усиленной охраны", пo-прежнему над страной царил "белый террор" - смертные казни по приговорам военных судов и т. под. Замечательна при этом крайняя непоследовательность царской политики - еще одно условие, приведшее к гибели царского режима. Игнорируя Думу, правительство все же не осмелилось прекратить ее существование. Отказывая левым политическим партиям - даже конституционно-демократической - в легализации, т.е. признании их как юридических лиц, правительство все же не могло не считаться с фактом их существования, не решалось закрыть им доступ в Государственную Думу, a так как заседания Думы были публичными, то невозможно было и запретить публикацию отчетов о думских дебатах. Так Государственная Дума стала трибуной общественного мнения; политические партии, имевшие своих представителей в Думе, выпускали свои газеты, журналы, брошюры политического характера. Как это ни странно, режим "белого террора" совпадал по времени с полной свободой печати, в которой правительство подвергалось жесточайшим нападкам - так же, как и в стенах самой Думы.

Этим еще не исчерпывается самоубийственная парадоксальность царской политики. Создав новый правительственный орган и игнорируя его, правительство вместе с тем использовало его для того, чтобы дискредитировать его в глазах народных масс: не считаясь с фактом существования политических партий, оно создало свою собственную партию, распадавшуюся на две отдельные, хотя ничем идеологически не различающиеся, фракции: "Союз русского народа" и "Союз Михаила Архангела", - руководимую дворянами, остававшимися верными крепостническим "традициям"; отдавшуюся демагогической политике, выражавшейся сперва в еврейских погромах, а вскоре затем и в провокаторской деятельности, направленной против Государственной Думы, в первую очередь, против думского большинства, состоявшего из партий конституционалистов-демократов (левого лагеря бывшего "Союза освобождения"), "октябристов" (правого лагеря), удовлетворявшихся конституцией в той форме, в какой она была дана манифестом 17 октября. Именно против этих групп направлялись злостные, дикие по своей грубости, клеветнические нападки депутатов "Союза русского народа", распространялись слухи о каких-то злодейских замыслах конспиративного общества "жидомасонов", с которым эти группы были якобы связаны, и т. под. Фактически не признавая за Государственной Думой права законодательной инициативы, без чего орган народного представительства перестает быть таковым, правительство пыталось обойти один из важнейших вопросов, затрагивавшихся в Думе, - аграрный вопрос, т.е. вопрос о наделении землей крестьянства, о прекращении этим его прогрессирующего обнищания. Лучший знаток этого вопроса, член конституционно-демократической партии в Гос[ударственной] Думе, Герценштейн был убит агентами "Союза русского народа" в интересах спасения России от "еврейского засилья". Министр внутренних дел Столыпин внес в Думу собственный проект разрешения аграрного вопроса - предоставления крестьянам права откупаться при помощи правительства от общины, становиться прямыми земельными собственниками, что, разумеется, было возможно только для наиболее зажиточных крестьян.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. ХІІІ и ХІV главы (прим. мое - Г.П.). [обратно]

© Пётр Бицилли
© Галина Петкова - публикация, редакция и комментарий
=============================
© Электронное издательство LiterNet, 03.10.2005
Пётр Бицилли. У истоков русской общественной мысли. Варна: LiterNet, 2005