ЛЕТЧИК

Надежда Тэффи

web | Наше житье

Вчера в кинематографе показывали какой-то аэроплан, и я вспомнила...

Гриша Петров был славный мальчишка. Здоровенный, коренастый и вечно смеялся.

- Рот до ушей - хоть лягушке пришей, - дразнили его младшие сестры.

Не кончив университета, женился, потом попал на войну.

Боялся он войны ужасно. Всего боялся - ружей, пушек, лошадей, солдат.

- Ну чего ты, Гриша! - успокаивали сестры. - Уж будто так все в тебя непременно стрелять будут.

- Да я не того боюсь!

- А чего же?

- Да я сам стрелять боюсь!

Стали обучать Гришу военному ремеслу. После первого урока верховой езды вернулся он домой такой перепуганный, что даже обедать не мог.

- Все равно, - говорит, - какой тут обед! Все равно придется застрелиться.

- Что же случилось?

- Господи, страсти какие! Взвалили меня на лошадь - ни седла, ни стремян - ничего! Хвоста у нее не поймать - держись за одну гриву. Пока еще на месте стояла - ничего, сидел. А офицер вдруг как щелкнет бичом, да как все заскачут! Рожи бледные, глаза выпучены; зубы лязгают - последний час пришел! А моя кобыла хуже всех. Прыгает козлом, головой машет - кидает меня то на шею, то на зад. Я ей "тпру! тпру!" - не тут-то было. Ну, думаю, все равно пропадать: выбрал минутку, когда она поближе к стенке скакала, ноги подобрал да кубарем с нее на землю. Офицер подскочил, бичом щелкает:

- На лошадь!

Я поднялся.

- Не могу, - говорю.

А он орет:

- Не сметь в строю разговаривать!

А мне уж даже все равно - пусть орет. Так и ему говорю:

- Чего уж тут - я ведь все равно умираю!

Он немножко удивился, посмотрел на меня внимательно.

- А и правда, - говорит, - вы что-то того... Идите в лазарет.

Загрустил Гриша.

- Теперь сами видите, какой я вояка. Я им так и скажу, что лучше вы меня на войну не берите. У вас вон все герои - сам в газетах читал. А я не гожусь - я очень боюсь. Ну куда вам такого - срам один.

Однако ничего. Дал себя разговорить, успокоить. Одолел военную науку и пошел воевать.

На побывку приехал домой очень довольный - опять "рот до ушей - хоть лягушке пришей".

- Слушайте! А ведь я-то, оказывается, храбрый! Ей-Богу, честное слово. Спросите у кого хотите. И пушки палят, и лошади скачут, а мне чего-то не страшно. Сам не понимаю - глупый я, что ли? Другие пугаются, а мне хоть бы что!

Приехал второй раз и объявил, что подал прошение - хочет в летчики.

- Раз я, оказывается, храбрый - так чего ж мне не идти в летчики? Храброму-то это даже интересно.

И пошел. Летал, наблюдал, бомбы бросал, два раза сам валился, второй раз - вместе с простреленным аппаратом, и так сильно контужен, что почти оглох. Отправили прямо в санаторию.

* * *

В Москве, уже при большевиках, в хвосте на селедочные хвосты, кто-то окликнул меня. Узнала не сразу. Ну да мы тогда все друг друга не сразу узнавали.

- Гриша Петров?

Почернел как-то, и скулы торчат. Но это не главное. Главное - изменило его выражение глаз: какое-то виноватое и точно просящее, беспокойное.

- Как вы, - говорю, - загорели!

- Нет, я не загорел. Здесь другое. Я к вам приду и расскажу, а то со мной на улице говорить нельзя - очень уж кричать надо.

Вечером и пришел.

Рассказал, что в Москве проездом - завтра уезжает. Будет летать.

- Ведь вы же не можете - вы в отставке, вы инвалид.

- Большевики не верят. Буду летать. Ничего. Дело не в этом.

И узнала я, в чем дело.

- Отряд наш - шестнадцать офицеров. Сидели в глуши, думали - о нас и забыли. Лес у нас там, хорошо, грибы собирали. Вдруг приказ - немедленно одному явиться с аппаратом в Москву, пошлют его куда-то над Уфой летать. Мы бросили жребий. Вытащил товарищ и говорит: "Я повешусь, у меня мать в Уфе, я над Уфой летать не стану". Ну, я и вызвался заменить, думал, словчусь, полечу к чехословакам - я ведь, сами знаете, храбрый. Приезжаю сюда, а здесь говорят: не над Уфой летать, а над Казанью. А у меня в Казани старуха мать, и жена, и мальчишки мои - как же я стану в них бомбы бросать? Решил сказать начистоту. Заявил начальству, а оно - так любезно:

- Так, значит, в Казани ваша семья?

- В Казани, - говорю, - все.

- А как их адресочек?

Я и адрес сказал. Они записали.

- Ну-с, теперь, говорят, завтра же отправляйтесь на Казань. А в случае, если затеете перелететь к чехословакам или вообще недобросовестно отнесетесь к возложенному на вас поручению (это, то есть, бомбы бросать не буду), то семья ваша будет при взятии города расстреляна. Поняли?

Ну еще бы, как не понять!

Призадумался Гриша - черный такой стал, скуластый, и вдруг спросил:

- Как вы думаете - должен я сейчас застрелиться или посмотреть - может, как-нибудь... А? Что? Что?

Он очень плохо слышал.

* * *

Несколько месяцев тому назад совершенно неожиданно встречаю в Болгарии старушку Петрову.

- Да, да, слава Богу, выбрались. Мы давно уже здесь. Маруся, Гришенькина жена, в школе устроилась учительницей. Мальчики здоровы, все хорошо. А сколько перестрадали! Как они на Казань-то шли! Есть было нечего, воды и той не было. Сами на Волгу с кувшинами бегали. Мальчики тоже чайники брали - пять верст почти. Бежим, бывало, а над нами аэроплан ихний гудит. Господи, думаю, хоть бы детей-то пощадили. Летчик свалился у нас за лесом, недалеко. Все бегали смотреть. Обгорел так, что лица не различить. А мне и не жалко. Собаке собачья смерть!

- А скажите, вы о Грише ничего не знаете?

- Нет, ничего. Так ничего и не знаем. С самого начала отрезаны были. Ну да ведь его большевики на службу призвать не могли, он, слава Богу, инвалид, контуженый, никуда не годный - где-нибудь отсиделся. Все ждали весточки. Обещали нам тут...

- Значит, ничего не знаете?

Она вдруг всполохнулась.

- А что? Может быть, вы что-нибудь?.. А? Может, слышали?

- Нет, нет... Я так... ничего не знаю.

© Надежда Тэффи
© Галина Петкова - составление, подготовка текстов и вступительная статья
=============================
© Електронно издателство LiterNet, 03.03.2010
Надежда Тэффи. Наше житье. Рассказы и фельетоны, опубликованные в Софии (1923-1927). Составление, подготовка текстов и вступительная статья Галины Петковой. Варна: LiterNet, 2010

Други публикации:
Русь (София), № 88 от 13.05.1923, с. 3.