ПЕРЕСМОТР ПРАКТИКИ АКМЕИСТОВ.
РЕЛИГИОЗНО-МИФОЛОГИЧЕСКАЯ СИМВОЛИКА РАННЕЙ АХМАТОВОЙ
(СБ. "ВЕЧЕР")

Ирина Захариева

web

Поэтическое течение акмеизм, возникшее в начале 1910-х годов, объявляло своей главной задачей "преодоление символизма" - по причине того, что символистский метод, с его двадцатилетним преобладанием в русском искусстве, пребывал, по их оценке, в состоянии кризиса. Акмеисты-теоретики (Н. Гумилев, С. Городецкий) в программных статьях на страницах петербургского журнала "Аполлон" порицали призрачную образность предшественников, связывая ее с мистическим идеализмом, и полемически утверждали самостоятельное значение реалий, вещности в искусстве, необходимость опредмеченности и заземленности поэтического языка. По их представлениям, нужно было взглянуть на действительность глазами библейского праотца Адама и открыть ее заново (отсюда и второе наименование течения - адамизм). Однако реально в своей практике поэты-акмеисты по сути лишь совершенствовали метод символизма, приводя его в соответствие с духом времени. Это было отмечено символистом "первой волны" Валерием Брюсовым ("Вчера, сегодня изавтра русской поэзии", 1922) (Брюсов 1990; Захариева 2001: 76-83). В настоящее время то, что в начале 1920-х годов воспринималось как субъективное замечание, превращается в прозорливую констатацию.

Связанность поэзии ранней Ахматовой с направлением и методом символизма становится очевидной в ходе анализа ее первой поэтической книги "Вечер" (Санкт-Петербург, издание "Цеха поэтов", 1912) - вопреки тому, что она объявляла себя акмеисткой (Ахматова 1990б: 267 )¹. Первое-впечатление от стихотворного сборника "Вечер" - насыщенность образной символикой. Ахматовская символика, в отличие от потусторонности символистов, рождалась в реалистической обусловленности земного бытия автора. В этом и заключалось отличие. Но на глубинном уровне образы обнаруживали свое мифологическое значение, образуя психологический подтекст, который был связан с целевой установкой акмеистов. На границе периодов символизм/ постсимволизм в русской поэзии ахматовская стилистика воспринималась как новаторская. Манера Ахматовой сближала поэзию со смысловой емкостью прозы и сценическим подтекстом драмы. Современники распознавали ее способность выражать в стихах то, что было подвластно живописи и музыке. Свою узнаваемую манеру она продолжала развивать и совершенствовать в поэтическим сборниках "Четки" (1914), "Белая стая" (1917), "Anno Domini MCMХХІ" (1921).

Обратим внимание на педалируемую религиозную окрашенность заглавия второго сборника ахматовских стихов "Четки": в восточных религиях это "шнурок с нанизанными на нем шариками, бусами или узелками для отсчитывания прочитанных молитв или поклонов во время молитвы" (Словарь 1961: 921). Та, что вошла в русскую поэзию с татарской фамилией-псевдонимом, отразила и связь с восточной религиозной культурой в заглавии своего самого характерного сборника ранней поры. Вещь четки получала в поэтической книге духовное измерение. Сборник "Четки" сделал Ахматову знаменитой: до 1923 года книга выдержала девять изданий. Заглавие сборника "Anno Domini MCMХХІ" ("В Лето Господне 1921") эксплицирует религиозный настрой.

Интересующий нас компонент поэтики Ахматовой проанализируем на материале ее первой книги стихов "Вечер".

Заглавие книги мотивировано христианским мироощущением автора. Вечер - время бодрствования, приближающее человека к Богу. В вечернюю пору суток размывается граница реально-бытовое/ идеально-эзотерическое. В вечерней тишине властвует воображение.

В стихотворении, открывающем книгу ("Молюсь оконному лучу..."), в центр изображения попадает лунный свет, проникающий через окно. Соединяются женское начало в символике небесных светил (луна) и активное мужское начало, когда лунный свет, проникая в комнату, принимает форму луча - вертикальной линии (луч "бледен, тонок, прям") (Симеонов 1991: 30). Взгляд героини, обращенный к свету, вводит эмблематический образ ранней ахматовской лирики - окно, как "символ отверстия для впуска сверхъестественного света". "Падающий извне и сверху свет соответствует Духу Святому" (Бидерманн 1996: 185). Сакральный символ окна с проникающим сквозь него лунным лучом мотивируют благотворное воздействие лунного луча на душу героини: "Он словно праздник золотой/ И утешенье мне" (Ахматова 1990а: 20)². Традиционная символика золота связана с "воплощением сил самой земли, ... превозносилась его связь с высшими мирами и миром богов" (Гордиенко 2007: 99). Словосочетание "праздник золотой" воспринимается как архетипическое в результате выяснения символического значения ассоциативного эпитета золотой.

Лирическая героиня стилизована с тонким чувством меры. Она - земная женщина, отстаивающая неподдельность своей женской природы. Но, декларативно отказавшись от символистской маски мистической Женственности, она тем не менее театрализует свой образ.

В книге "Вечер" перед нами богомольная отшельница, готовая жертвовать собой ради любви. Потребность страстной любви и настроения демонологического естества в пору пробуждения чувственности превращают ее в кающуюся грешницу (коннотация греховности связана с особенностями авторского мироощущения). Обретает голос земная женственность, готовая к самовыражению.

Концепт душа и его производные организует духовно-психологический сюжет книги "Вечер". В "Славянской мифологии" душа описывается как "двойник человека при его жизни, имеющий черты мифологического персонажа" (Славянская 1995: 173). Лирическая героиня "Вечера" пребывает в тексте в сопровождении своего мистического двойника. Образно-эмоциональные воплощения души выдвигаются в центр поэтических рефлексий. Душа не знает покоя: она тоскует и болит, томится предчувствием беды, одержима смятением и тревогой, благодарна за отрадные переживания и пр. Душа лирического персонажа обладает даже определенным вкусом: "Как соломинкой пьешь мою душу./ Знаю, вкус ее горек и хмелен" (с. 28). Похороны души сопровождаются утешительным напоминанием о ее бессмертии "...я читала,/ Что бессмертны души" (с. 27).

В отличие от поэта-символиста декадентского толка, эгоцентрика, обитающего "вдали от земли боспокойной и мглистой" (К. Бальмонт), муза Ахматовой зовет читателя в земные пределы, но земное бытие в ее стихах просвечено авторским религиозным сознанием.

Обитель лирической героини уподоблена монастырской келье. Приметы бытового обихода обусловлены нормой православной аскезы: отсутствие мебелировки ("храмина пустая"), "известь белых стен", белая штора "на белом окне" , рукомойник с позеленевшей медью, вечерняя свеча на столе. Свеча - устойчивый атрибут ахматовской кельи. Она символизирует присутствие Божьего Духа в доме и выступает необходимой принадлежностью творческого процесса (Гордиенко 2007: 283). В бедной обстановке, озаренной древнейшим сакральным светильником, осязаем запах цветов - "свежих лилий аромат" (с. 21). Лилия символизирует в античной мифологии невинность и чистоту (Гордиенко 2007: 149). Лилии особенно любимы героиней. Любимы ею и "белые хризантемы" (с. 41), символизирующие в мифах Восточной Азии "побуждение к нежным чувствам, находящим выражение также в лирике" (Гордиенко 2007: 288).

В стихотворениях ранней Ахматовой усматривали больше сходства с графикой, чем с акварелью. Всепоглощающий цвет ее первого стихотворного сборника - белый, как "символ неомраченной невинности доисторического рая" (Гордиенко 2007: 26). Ощущение преобладания белого цвета усиливается эмоциональной атмосферой сборника.

В стихах получает развитие признание ценности душевного богатства человека - независимо от материальной бедности. Мотив материальной бедности и непритязательности быта не был связан у Ахматовой с имитационной декларативностью, а соответствовал реальному положению вещей (Ахматова 1990б: 274)³. Независимо от бытовой неустроенности фон ее души оставался светлым.

Молитвенная настроенность героини, как неизменно сопутствующая процессу рождению стиха, идет от "старших символистов", толкующих стихотворение как "молитву души" как например З. Гиппиус. Но поэтические молитвы Ахматовой при самом их появлении - и чем дальше, тем вернее - воспринимались как откровения национального сознания. В сборнике "Anno Domini" (в стихотворении “Многим") она с чувством уверенности внушала читателям: "Я - голос ваш, жар вашего дыханья,/ Я - отраженье вашего лица" (с. 170). Марина Цветаева в 1916 году, в стихотворном цикле "Ахматовой", назвала ее "Златоустой Анной - Всея Руси" (Цветаева 1988: 79). На уровне творчества и самоосознания Ахматова выступала как национальный поэт, причастный к мировой литературной классике. В стихотворении "Муза" (1924) проводится естественная для нее параллель: "Ты ль Данту диктовала/ Страницы Ада?"/ Отвечает "Я" (с. 174), т.е. одна и та же Муза посещала и ее, и Данта Алигьери.

В первом сборнике стихов "Вечер" вместо глаголов писать, сочинять употребляются эвфемизмы петь, молиться. Говоря о том, что Ахматова называет стихотворение песней, мы вспоминаем ее двустишие 1915 года: "А в Библии красный кленовый лист/ заложен на Песни Песней" (с. 87). В библейской "Песни Песней" плоть юной Суламифи сравнивается с виноградником, а у Ахматовой в книге "Вечер" эпиграф из французского поэта Андре Терье гласит: "Распускается цветок винограда, а мне сегодня вечером двадцать лет".

Напоминание о религиозной настроенности автора выступает смысловой доминантой в ряде стихотворений: "Только спросит: "Ненаглядная!/ Где молилась за меня?" (с. 48); "Тихо отвечу: "Она отняла/ Божий подарок" (с. 38). А в сборнике "Четки" появится открытое признание: "Я научилась просто, мудро жить,/ Смотреть на небо и молиться Богу" (с. 61).

От символистов старшего поколения к молодой Ахматовой перешла убежденность, что подлинно лирические темы - это темы любви и смерти. В лирике символистов любовь и смерть сливались в одну тему, осмысляемую в философско-мистическом плане (стихи Ф. Сологуба). Под пером Ахматовой мистические эмблемы символистов трансформировались в образы, связанные со славянской мифологией и русским фольклором. Здесь усматривается одна из причин высокой оценки ее ранних стихов скупым на похвалы поэтом Николаем Клюевым, крепко связанным с русским религиозным фольклором. Молодая Ахматова подсознательно была ориентирована на модернизацию фольклорной основы русской лирики.

В книге "Вечер" для поэтического определения любви вводятся два сравнения с хтоническими существами, связывающими землю с потусторонним миром: любовь - змейка, любовь - голубок. Из широкого спектра символических обозначений змеи автору, как видно, импонировал "таинственно-поэтический аспект змеи как существа, связанного с землей и подземным миром", а также с верой в исцеление и возрождение человеческого рода (Гордиенко 2007: 97). Голубок - архаичный универсальный символ кротости и нежности. Во времена античности голубки были "эротическим ласкательным именем любовников" (Гордиенко 2007: 57-58). Процитируем из стихотворения "Любовь": "То змейкой, свернувшись клубком,/ У самого сердца колдует,/ То целые дни голубком/ На белом окошке воркует" (с. 23). В стихотворении "И как будто по ошибке..." всплеск душевной нежности лирического Я передается в форме парафраза из Библии: "Я люблю тебя, как сорок/ Ласковых сестер (с. 22). "Сорок ласковых сестер" - библейское наименование пчел, составляющих окружение пчелы-матки.

Для разработки мотива смерти любимого человека используется образ из праславянской мифологии - образ Сирин, райской птицы с женским лицом, вещающей радость, в отличие от печального Гамаюна: "Иль уже светлоокая, нежная Сирин/ Над царевием песни поет?" (с. 37).

Эксплицируемая эмоция в стихах подкрепляется аллюзиями литературно-мифологического естества. С мыслью о смерти у героини связано желание освободиться от любовных мук и обрести душевную свободу; мотив развивается посредством его фольклоризации. Влекомая смертью женщина мечтает о посмертном превращении в вольную русалку: "Мне больше ног моих не надо,/ Пусть превратятся в рыбий хвост!" (с. 29). В славянских мифах после смерти человека "душа покидает тело, принимая облик ветерка, пара, дыма или бабочки, ... птицы" (Славянская 1995: 173-175). В стихотворении "Мне больше ног моих не надо..." героиня повелевает своей душе превратиться в "нежно-голубой" легкий дым. В миниатюре "Хорони, хорони меня, ветер!.." выражается просьба к ветру, который может быть воспринят как эманация человеческой души в ее посмертии: "И вели голубому туманы/ Надо мною читать псалмы" (с. 37).

Под влиянием церковно-книжной традиции развивались народно-мифологические представления о солнце, как о "небесном светиле, почитавшиемся славянами как источник жизни, тепла и света" (Славянская 1995: 361-362). Начальная строка стихотворения "Память о солнце в сердце слабеет..." обретает символический смысл фольклорной окрашенности. Словообразы в стихотворении обогащаются фольклорной песенностью и сказочностью. Формально-содержательная связь с фольклором придает обобщенный смысл медитации об охлаждении в любовных отношениях Ее с Ним. Философский смысл дважды повторяемой строки связан с фаталистической готовностью лирического Я принять тьму вслед за солнцем, подобно тому, как вслед за ослепительным летом неукоснительно приходит леденящая зима (фольклоризация любовного мотива).

Образно-эмоциональное пространство книги "Вечер" оформлено как живописание земли в состоянии божьего благоволения. Символическая пара мироздания небо - земля пребывают в двуединстве, а небесные светила (солнце-луна) одаривают землю животворящим светом. Проводником Божьего Света оказывается душа, готовая к сорадованию: "Солнце руки обожгло,/ Надо мною свод воздушный,/ Словно синее стекло..." (с. 32); "Синий вечер. Ветры кротко стихли,/ Яркий свет зовет меня домой..." (с. 33). Но отрадный для души природный лад не исключает готовности принять душевную муку: "Должен на этой земле испытать/ Каждый любовную пытку" (с. 38).

В соответствии с народно-мифологическими воззрениями славян в лирический сюжет книги "Вечер" включено и житие деревьев, трав, цветов, птиц, насекомых, а вместе с ними и вещей. Происходит одушевление природного и вещного миров. В центре одухотворенного мироздания оказывается героиня - земной человек, принявший в душу Бога: "Я молчу./ Молчу, готовая/ Снова стать тобой, земля" (с. 35).

На ахматовской земле обнаруживаются метаобъекты, связанные с архаической сказочной символикой: ДОМ, как средство защиты человека и символ единения рода; САД - ухоженное земное пространство природного изобилия и красоты, райский оазис. Источником мотива "Я обещаю вам сады" служит мусульманский Коран. Пространственные мегаобразы в книге "Вечер" преобразованы душевностью автора. Приведем катрен из миниатюры "Любовь покоряет обманно...". Речь идет о Любви: "И когда она улыбалась/ В садах твоих, в доме, в поле,/ Повсюду тебе казалось,/ Что вольный ты и на воле" (с. 25).

Вещи, попавшие в стихотворный сборник, - носители разнородной символики. Перчатка - "синоним власти и защиты личности" (Гордиенко 2007: 203); "Я на правую руку надела/ Перчатку с левой руки" (с. 28); книга - "символ высокой культуры и высокой религии" (Гордиенко 2007: 117); "И всегда открывается книга/ В том же месте" (с. 46); кольцо - "традиционный символ бесконечности (вечности), превращение круга-символа в осязуаемую реальность действительного предмета" (Гордиенко 2007: 124); "На пальце безымянном/ Так красиво гладкое кольцо" (с. 29). Ахматовская вещь в тексте подается как бы крупным планом и побуждает к глубинному подтексту восприятия.

В физическом облике человека лирический текст "Вечера", к примеру, запечатлевает глаза - "символ способности к духовному выражению" (Гордиенко 2007: 55); грудь - исходя изантичной мифологии, женская грудь ("Артемида многогрудая") вскармливает человечество (Гордиенко 2007: 64). Напрашивается вывод: вещь, как персонаж ахматовских стихов, нагружается символическим смыслом.

Из деревьев распознается ива - "наглядный образ девственности (целомудрия)..."; в символике ивы отражено и сравнение дерева "с Библией - неистощимым источником мудрости" (Гордиенко 2007: 101). Как наиболее ценимые представители флоры предстают также рябина и плющ, причастные к символике. Рябина сравнивается в фольклоре с "тоскующей женщиной" (Славянская 1995: 343), а плющ относится к растениям, выражающим "скрытую жизненную радость" (Гордиенко 2007: 209).

Из области орнитологии впечатляет внимание автора "Вечера" к ворону. Ворон/ворона - символические объекты глубинной психологии. Ворон "близок к темной стороне психики" (Гордиенко 2007: 49). Во вводном стихотворении цикла "Обман" героиня в состоянии влюбленности с радостью принимает обстановку парка: "И резкий крик вороны в небе черной/ И в глубине аллеи арка склепа" (с. 32).

Вписана в атмосферу сборника "Вечер" и кукушка - "одна из наиболее мифологизированных птиц в славянской традиции". Судя по тексту, пониманию Ахматовой близок мифологический образ кукушки как "жены, ждущей, зовущей загубленного мужа" (Славянская 1995: 237). В миниатюре "Я живу, как кукушка на часах..." проводится сравнение: "Не завидую птицам в лесах/ Заведут - и кукую" (с. 30).

Из насекомых первенство в книге "Вечер" принадлежит пчеле. Сладость пчелиного меда "служила символом для Христа (кротость)", но пчелиное "острое жало" напоминало о "Всемирном страшном суде" (курс.авт., И.З.) (Гордиенко 2007: 225). Из цветов, наряду с лилией и хризантемой, избирается роза - "символ побеждающей смерть любви и возрождения" (Гордиенко 2007: 225). А для девичьего гадания используется "нежный цветок маргаритка" (с. 38), заимствованный из фольклорной песенной обрядности.

Грани мироощущения автора "Вечера" наделены глобальными символическими подтекстами СВЕТ/ МРАК, порождающими множество образов и деталей. Мрак связан с представлением о хаосе тьмы в дохристианские времена, а свет - "символ божественности, духовного элемента", преодолевающего хаос (Славянская 1995: 350). Душа героини совершает свои погружения во тьму и восхождения от тьмы к свету.

По мере распознания религоизно-мифологической символики книги "Вечер" поставим вопрос о ведущей тональности симфонически звучащей вещи. Заключается она в готовности героини принять жизнь такой, какая ей уготована, а интенция автора выражается в системе символов лирического естества.

В "Записных книжках" Александра Блока находит место размышление о том, что стихотворение держится "на остриях" нескольких слов (Блок 1965: 84). Анна Ахматова уже в первой поэтической книге обнаружила умение подбирать ключевые слова символической значимости и соединять их в магическую мозаику. Ахматовское слово синонимично Логосу, прорастающему архетипическими смыслами. Так создавались магия "простых слов" и духовная глубина, извлекаемая из обыденности (заветы Иннокентия Анненского).

Из наследия символизма Анна Ахматова интуитивно переносила в постсимволистскую эпоху нечто непреходное, выражавшееся в растворенности русской лирики в мировых культурных знаках и реалиях.

В заключение конкретизируем смысл заявленного нами тезиса о несоответствии между теорией и практикой акмеизма. Мотивы в стихах поэтов Серебряного века связывались с жизнью души - субстанции метафизической природы. Те, кто отдавал предпочтение акмеизму, в своем творчестве искали вещественности поэтического слова как образного аналога психологическим факторам. Для нас очевидна правота Владислава Ходасевича, утверждавшего: "... акмеизм ... был лишь ответвлением символизма, с которым имел претензию бороться" (в статье "Кризис поэзии", 1934) (Ходасевич 1991: 594). В поэзии акмеистов, - в условиях отказа от символизма, как художественного направления, - земные объекты по преимуществу символизировали духовность личности творца. Движение отталкивания от прошлого было связано с тем, что символическая образность искала опору в земной реальности, и протекающий процесс не отменял использования арсенала из мира библейской мифологии и славянского фольклора.

БЕЛЕЖКИ

1. "Коротко о себе" (1965): "В 1910 году явно обозначился кризис символизма, и начинающие поэты уже не примыкали к этому течению. Одни шли в футуризм, другие - акмеизм. Вместе с моими товарищами по Первому цеху поэтов - Мандельштамом, Зенкевичем и Нарбутом - я сделалась акмеисткой". [обратно]

2. В дальнейшем стихотворения Ахматовой даются по этому изданию с указанием страницы в тексте. [обратно]

3. Из "Автобиографической прозы": "Анина комната: окно на Безымянный переулок... Кровать, столик для приготовления уроков, этажерка для книг. Свеча в медном подсвечнике... В углу икона. Никакой попытки скрасить суровость обстановки..." (так сама Ахматова описывала свою домашнюю обстановку периода ученичества). [обратно]

ЛИТЕРАТУРА

Ахматова 1990а: Ахматова, Анна. Сочинения в двух томах. Том 1. Москва, 1990.

Ахматова 1990б: Ахматова, Анна. Сочинения в двух томах. Том 2. Москва, 1990.

Бидерманн 1996: Бидерманн, Ганс. Энциклопедия символов. Перевод с немецкого. Москва, 1996.

Блок 1965: Блок, А. Записные книжки. Москва, 1965.

Брюсов 1990: Брюсов, В. Среди стихов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии. Москва, 1990.

Гордиенко 2007: Гордиенко, А. Н. Энциклопедия символов. Москва: ЭКСМО, 2007.

Захариева 2000: Захариева, И. Концепция символизма в трудах В. Я. Брюсова. // "Брюсовские чтения 1996 года". Ереван, 2000.

Захариева 2001: Захариева, И. Концепция символизма в трудах В. Я. Брюсова. // Балканская русистика, 2001 <http://www.russian.slavica.org/userimages/Z_bryusov_3.pdf> (12.03.2011).

Словарь 1961: Словарь русского языка в четырех томах. Том ІV. Москва, 1961.

Симеонов 1991: Симеонов, Васил. Символите. София, 1991.

Славянская 1995: Славянская мифология. Энциклопедический словарь. Москва, 1995.

Ходасевич 1991: Ходасевич, Владислав. Колеблемый треножник. Избранное. Москва, 1991.

Цветаева 1988: Цветаева, Марина. Сочинения в двух томах. Том 1. Москва, 1988.

Ирина Захариева
=============================
© Електронно списание LiterNet, 13.03.2011, № 3 (136)

Други публикации:
Ирина Захариева. Русские поэты ХХ века. Феноменальные эстетические структуры. София, 2007, с. 103-110. (Текст отредактирован автором для электронного издания).